Весна в этом году была благосклонна к любителям старого доброго русского рока. В марте с концертами в Америку, в рамках очередного тура, приезжал Юрий Шевчук с группой ДДТ. Музыканты выступали в Атланте, Чикаго, Денвере, Сан-Франциско, Торонто, Бостоне, Нью-Йорке с двумя программами «История звука» и «Акустика». Посетила группа также Сиэтл. Штаты не могут пожаловаться на то, что сюда редко приезжают известные группы с других континентов, но среди них есть особенные, на концерт которых достать билет становится просто делом чести. Их песни – это юность и молодость, добрые воспоминания о вечерах в компании с гитарой, это куплеты, не потерявшие актуальность спустя десять, двадцать, а то и тридцать лет. Одна из таких групп – группа ДДТ.
Концерт Юрия Шевчука в Сиэтле оправдал все ожидания. Даже превзошел их. Три часа (Три! Вместо обычных двух) живого звука, общения с залом, песен, позитива. После этого корреспондентам Славик Фемили удалось попасть в закулисье. Несмотря на усталость после отыгранного концерта, Юрий Шевчук ответил на вопросы о своих увлечениях, поведал о выборе своего пути, о планах на ближайшее время, рассказал о том, что означает для него свобода и почему он всем желает добра.
– Юрий Юлианович, Вы отыграли в Сиэтле, как Вас встречают в Соединенных Штатах? Вы видите какое-то отличие в аудитории или нет?
– Особого – нет. Везде люди. Не важно в каком теле душа – в старом, в молодом, в американском, в российском… Главное – чтобы она была. Но мы гордимся своей публикой. К нам приходят, мне кажется, очень образованные люди, которые задают себе вопросы. И мы пытаемся на каждом концерте эти вопросы поставить ребром, но вряд ли ответить. Потому что искусство ставит вопросы ребром, а не отвечает на них. Но, тем не менее, мне кажется, что к нам приходит какая-то интеллектуальная элита. Она задает вопросы. У нас сегодня была беседа, не просто монолог какой-то рок-звезды, а была беседа. Концерт был долгий. Потому что есть две породы музыкантов. Одни – рокеры такие красивые. Они – как манекены в витрине, они показывают свои хиты, отрабатывают эти хиты и уходят. Сначала говорят «здравствуйте», а в конце «бай-бай». И все. А для меня важно достучаться. А это процесс долгий. У нас в России надо долго стучать. У нас на кухнях иногда беседы о политике, о социалке, о смыслах, о войне, о мире… Процесс долгий. И пока я не достучусь, пока я не увижу, что у меня и зала какое-то мнение по каким-то вопросам как-то сложилось, я не заканчиваю концерт. Поэтому – процесс долгий, нудный, тяжелый – и концерт длинный. Но и удовлетворенности в конце каждого концерта гораздо больше, нежели ты пришел и просто попозировал на сцене. Мы не манекены. Мы стараемся быть настоящими.
– В чем, по-вашему, смысл жизни?
– Вопрос очень простой и очень тяжелый одновременно. Можно сказать глупость, можно долго говорить… Может с другого края к этому подойти. Для чего-то все это нужно, вот сегодняшний концерт нужен был, наверное, мне и людям, которые пришли. И если сегодня что-то получилось, что-то живое, глаза в глаза… Вот из этих маленьких вещей и разматываются какие-то смыслы.
– Вы на концерте выделили три особенных понятия: свобода, любовь, творчество – в них и есть для Вас весь смысл?
– Да. Я всегда, всю свою жизнь, бился за свою свободу. И это было нелегко, но внутри я абсолютно свободен. Это очень важно для меня. Я настолько за нее бился, начиная со школы, где все время пытались тебя вбить в прокрустово ложе, когда была тирания обывательского мнения во всем… И рок-музыка для нас – это синоним свободы, это очень важно. Особенно внутренне. Конечно, мы живем в государстве и человек, конечно, несвободен. Он не может быть абсолютно свободен, разве что где-то в тайге или здесь, где-то на островах. А внутри Гималаи, а внутри Волга, внутри Тихий океан. Внутри может быть все, что угодно.
– Нам на радио звонил слушатель, который в эфире рассказывал, что лично Вас видел, когда Вы приезжали в горячие точки и поддерживали солдат. Он здесь сейчас работает, был на концерте. Скажите, почему Вы ехали туда, куда другие боялись?
– Я считал, что я должен быть там, где тяжело. И там я поддерживал прежде всего мир. И когда, знаете вот, солдаты, идущие в бой, меня просили спеть «Не стреляй», я сначала даже не понимал этого. Но это такие тонкие вещи происходят с людьми на войне, там, где тяжело. Я пел и в госпиталях, и в больнице. И на войне даже санитаром работал, мы раненных вывозили из Грозного в Моздок. И пел вечерами, и ночами по этим подвалам. Это очень важно. Важно быть там, где не только хорошо, где все в ночных клубах, на корпоративах, а вот там, где тяжело важно быть, если ты пишущий человек, размышляющий, и ты неравнодушен к судьбе своей родины… Это все очень важно знать.
– Когда анонсируют концерты группы ДДТ, Вас называют легендами русского рока. Как Вы относитесь к такому клише?
– Мне не нравится. Этот пафос. Вот когда я помру – может быть. А так – нет. Какая легенда? Я еще могу налажать (смеется). Я могу наделать столько ошибок, что рухну и рассыплюсь как личность, всяко может быть. С каждым это может быть. Я этого не то, чтобы боюсь, но, как бы к этому надо быть готовым. Потому что разные жизненные обстоятельства бывают. И тогда ничего не останется, но если останется, то слава Богу. Но только смерть может рассудить.
– Вы в детстве занимались изобразительным искусством, а сейчас пишите картины?
– Редко. Сейчас больше музыка занимает. Иногда, в деревне, какой-нибудь пейзажик… Мне снится живопись, я очень долго выбирал в жизни между живописью и музыкой.
– Когда Вы определились с выбором?
– Когда повзрослел и пошел тестостерон (смеется). И чтобы девчонкам нравиться, гораздо легче было взять гитару – брынь-брынь – в студенческие годы, и все, «вау!». Это победило.
– А как человеку найти свое призвание? Какой бы совет Вы могли дать людям, которые ищут себя?
– Ой, не знаю. Я во всем благодарен маме своей. Я ходил и в музыкальную школу, и в художественную. Мама у меня, кстати, читала Пушкина мне. Прям с трех-четырех лет. Я эту музыку все время слышал, пушкинскую речь. Мама у меня обожает Пушкина. Ей 94 года, она живет в Уфе. Я вот после Америки к ней поеду. И когда я родился, она сказала, что «он будет художником». У меня мама художник, член Союза художников.
– Как мама относится к Вашему творчеству сейчас?
– Она всегда мне говорит: «Зря ты, Юрий, занялся вот этим рок-н-роллом дурацким. Из тебя бы вышел хороший художник». До сих пор.
– Можете поделиться ближайшими творческими планами?
– Мы здесь отыграем, поедем в Канаду. Потом у нас будет еще пара концертов, и мы отыграем благотворительный концерт: собираем деньги, не я один, еще Улицкая участвует, ДДТ, участвует Вера Полозкова, поэтесса… И вообще там хорошие ребята и девчонки участвуют. Мы собираем деньги для онкологической клиники. А потом мы открываем «Горбушку» – это легендарный клуб, он заново открывается, и мы играем в «Горбушке» в Москве, а потом я поеду к маме. Буду там сидеть за компьютером, музыку писать, создавать новую программу.
– То есть будет новая программа? Нам ее ждать? Через два года, Вы говорили на концерте.
– Дай Бог.
– Практически в конце всех интервью, Вы желаете людям добра. Почему именно добра?
– Добра мало. Очень мало. Постулируется зло и это очень меня тревожит. Перед человечеством, перед цивилизацией сейчас стала проблема: свобода, добро, любовь или безопасность. И мы выбираем безопасность. Америка девяностых годов была другая страна. Это была свобода абсолютная. Я был в девяностом году в Америке, и я никогда не забуду эту страну. Делай что хочешь, такой кайф. Сейчас это другая страна. Уже больше всего полицейского, везде видеокамеры. И мы ради безопасности теряем свободу. Казалось бы, безопасность – это тоже добро, но безопасность – она имеет обратную сторону. Она начинает вдруг, в какой-то момент, как зло работать. Это такие тонкости. Как бы человечество не свалилось. Просто, желая безопасности, не упало во зло или в какую-то мировую войну. Это – тонкий лед. У каждого рука уже около кнопки. Все не так просто. Поэтому я всем желаю добра. Да здравствует мир и дружба. И рок-н-ролл.
Беседовала Ольга Щербакова
Add Comment